В начале описания своей карьеры старпома я приводил какие-то слова для характеристики этой важной корабельной должности. Продолжая данную тему, следует сказать, что старпом – старпомом, но центральной фигурой на Флоте, конечно, является командир корабля, что бы там не говорили сторонники иных точек зрения. После моего первого появления на тихоокеанских берегах прошло всего пять лет, и желанное каждому моряку назначение командиром, конечно, воспринималось как большая удача (не мне судить, насколько заслуженная).
Как водится в бюрократических империях, несколько недель мы потолкались во Владивостоке, ожидая оформления нужных бумаг. Стояла было солнечно и тепло, я только что не рыл копытом землю в предвкушении желанной службы. Но, после приезда в Находку пошли разные осложнения. Нет, дело вовсе не в приёме, который устроила нам бригада «малышей» (я говорю «нам», потому что с Классов прибыло сразу девять новых командиров). Как никак, а всех коренных тихоокеанцев (я позволю себе причислить к ним и себя) хорошо знало и командование бригады, и много других офицеров. Среди вновь прибывших было только два бывших помощника «малышей», которые имели допуск к управлению этими кораблями: Селим Забиров и я. Чтобы обеспечить должное число лодок в «первой линии», то есть имеющих полную боевую готовность, решено было устроить нам двоим несколько контрольных выходов, после чего необходимо было выполнить только задачи, связанные с торпедными стрельбами. Однако начать эту работу мне помешали семейные дела.
Лёля была на шестом месяце беременности и в Находке почувствовала себя худо. Врачи в местной больнице немедленно поместили её в стационар, примерно в четырёх-пяти километрах от бригады, а я остался вдвоем с годовалым Юрием Владимировичем. Вдобавок, положенная мне квартира в «домах офицерского состава» (эти строения, как и дисковые операционные системы, обозначаются аббревиатурой ДОС, я подробнее расскажу о них позже) ещё не освободилась, и мы разместились в чьём-то пустующем жилище.
Сейчас мне трудно припомнить, как удалось без женских рук управляться с требовательным потомком: ведь в магазинах почти ничего не было. Наверное, я опять закармливал его китайскими куриными яйцами. Вдобавок у сына ярко проявилось гипертрофированное чувство привязанности к родителям – в отсутствие мамы он буквально не отпускал меня ни на шаг. Уезжая из Москвы, мы договорились с моей маманей, что она кончит свою учительскую работу и приедет к нам. По своему эгоизму, я тогда не задумывался, что матери всего 48 лет, и у неё могут быть свои профессиональные устремления, она была хорошей учительницей. Но, сколько я себя помню с детства, в нашей маленькой фоминской семье никаких «подпольных» мыслей и намерений никогда не существовало, и фактическая жертва работой на благо Лёли, внуков и меня воспринималась как естественное дело. А после помещения жены в больницу, вся процедура завершения школьной карьеры у матери пошла в телеграфном режиме. Школа, которой было отдано без малого тридцать лет, была сдана преемнице за один день, и маманя впервые в жизни отправилась в аэропорт.
На беду, как раз в это время на трассе Москва-Владивосток разбился очередной «Ту-104», и движение реактивных самолётов было приостановлено. Однако напористости в достижении цели нашей нестарой бабушке было не занимать. С помощью «аварийной» телеграммы, где я сообщил ей о ситуации и просил прилететь немедленно, она проникла на винтовой который, к слову, доставлял на Восток комиссию по разбору катастрофы, и начала первое в своей жизни двух- или трёхсуточное авиационное путешествие.
Тем временем у нас в Находке события развивались так. Ребёнок – ребёнком, но я должен был явиться на лодку для подписания акта приёмки корабля от предшественника. Чтобы не сорвать это важное протокольное мероприятие, мне пришлось прибегнуть к обману. Мы с сыном зашли к моим приятелям по Классам Банокиным, в семье которых росли две девицы примерно одинакового с Юрой возраста. Когда ребятишки заиграли вместе, я подло улизнул из дома и отправился в бригаду.
Принимать корабль, даже от приятеля и при заранее согласованных текстах бумаг, – это не простое дело, оно заняло несколько часов.
По возвращении в ДОСы сначала я услышал рёв сына, потом он вцепился в меня и замолк, а от Али Банокиной я узнал, что Юра вопил всё время моего отсутствия без перерыва. В таких обстоятельствах сам я встретить маму не мог. Хотя мне ещё не удалось как следует познакомиться с офицерами лодки, штурман – Вадик Чернявский – взялся поехать во Владивосток для встречи моей матери. В Находке (как и в остальных частях страны) об авиационных катастрофах ничего не объявлялось, поэтому приходилось просто ждать. Как заметил библейский царь Соломон, «всё проходит». Наконец появилась моя энергичная маманя в сопровождении Вадика. Имущество новой жительницы Дальнего Востока уместилось в одном чемодане. Как раз в это время мы переселились в «свою» двухкомнатную квартиру с казённой фанерной мебелью и печным отоплением. Втроём мы сходили в больницу, родные мне женщины обнялись, всплакнули, и заботы о потомстве были полностью переложены на их плечи. Сын прохныкал несколько дней («Вову хочу»), но потом так же «намертво» привязался к бабушке. А я начал свою новую службу.
Надеюсь, читатель уже привык к тому, что все воспоминания об очередном месте службы я начинаю с окружающих меня людей. Что ни говори, а они – главное в нашем мире. Тем более, что саму базу подводных лодок в я помнил по 1954 году до мельчайших подробностей.
Конечно, что-то изменилось и здесь. Например, к нам поставили на мертвые якоря списанный пароход, который служил клубом (кинозалом) и казармой. А для командиров даже выделили отдельные каюты, раньше, в береговой казарме офицеры каждых двух экипажей со своими командирами ютились в одной комнатёнке. Я уже вспоминал, что с Классов получили назначение в Находку сразу девять новых командиров. Все они были моими добрыми товарищами, но, пожалуй, я выделю из них Сашу Винокурова – сталинского стипендиата из первого выпуска нашего училища – и Селима Забирова, который хоть и сильно разнился со мной интересами и поведением, но испытывал ко мне взаимную симпатию (надеюсь, читатель не забыл, что, в своё время, я даже катался на его бывшем мотоцикле, а ведь известно как такая преемственность объединяет всяких джигитов).
А среди оставшихся в бригаде «старых» командиров был Володя Кобзарь – мой коллега по штурманской службе четырёхлетней давности.
Так что все перипетии командирского становления наша группа переживала вместе, и каждому можно было посмотреть на опыт товарищей.
За прошедшее время уже не раз сменилось командование бригады. Комбригом в 1958 году был Иван Михайлович Колчин, я его знал как командира «Сталинца», а его начальником штаба – ранее не знакомый мне Пётр Иванович Шишулин. Меньше всего мне хотелось бы задним числом давать какие-то интегральные оценки старшим меня по возрасту офицерам. Тем более что ничего плохого с их стороны мне не пришлось испытать. Но было заметно некоторое «смещение ориентиров» в жизни бригады, и при том – не в лучшую сторону, по сравнению с периодом 1954 года. Колчин был энергичным командиром и имел все повадки «крепкого хозяина». Но показательно, что главному нашему делу – боевой подготовке – уделялось всё меньшее внимание. Кабинет торпедной стрельбы чаще всего бездействовал, да и после Классов очень скоро выяснилось, что комбриг и показать нам особенно нечего не может: Иван Михайлович училище кончал «комом» в связи с событиями Войны. А Пётр Иванович вообще был слабохарактерным человеком и не особенно вмешивался в дела при своём энергичном начальнике. Повторяюсь, не мне судить о причинах всех произошедших в нашей бригаде перемен, но и не заметить их, даже по прошествии чуть ли не сорока лет, нельзя.
Правда, поначалу мне было совсем не до обобщённого анализа дел в бригаде: порученная мне лодка, естественно, занимала всё мое внимание. Дела я принимал у Жана Михайловича Свербилова, которого хорошо знал по прошлой службе. Сухонький, небольшого роста Жан был своеобразным любимцем нашей дивизии, а, может быть, – и более широких кругов подводного флота. Сын старого революционера, почему-то выжившего к нашему времени,
Свербилов окончил училище имени Фрунзе в 1951 году и к описываемому времени уже год командовал «малышом». Поскольку до этого он не учился на Классах, его в 1958 году отправляли на учёбу.
С Жаном Михайловичем Свербиловым в период передачи «М-282». Как видите, я уже дежурю по бригаде.
Моего предшественника отличала молниеносная реакция в беседах и чрезвычайно острый язык, что, вместе со знанием бесчисленного множества флотских историй и анекдотов, и было основой его легендарной славы непревзойденного «травилы». Вот пример его находчивости. Большой начальник проводит смотр береговой казармы (Жан – старпом лодки). Вдруг обнаруживается, что одеяло на одной из коек заправлено в точности наоборот по отношению к установленному порядку: нашитая красной материей буква «Н», которой помечена нижняя часть одеяла («ноги»), находится возле подушки.
На вопрос грозного начальника: «Свербилов! Что это такое?», следует мгновенный ответ: «Это нос, товарищ адмирал». Сами понимаете, что после такого ответа разносить острослова с постным выражением физиономии не всякий решится.
Во время передачи корабля мне с Жаном Михайловичем впервые пришлось побыть вместе достаточно длительное время. Каюсь, я начал уставать от бесчисленных рассказов и розыгрышей и, наверное, так и сохранил бы в памяти образ моего предшественника только в одном, описанном выше измерении. А несколько лет спустя выяснилось, что и я, и многие другие несколько недооценивали способности нашего товарища. После Классов Свербилов служил командиром лодки 633-го проекта на Северном флоте. В один из летних дней возле Гренландии на нашем атомоходе «К-19» случилась серьёзная авария: разгерметизировался первый контур энергетической установки. Вода, циркулирующая в этом контуре под огромным давлением в сотни атмосфер, непосредственно отводит тепло от урановых стержней и, как следствие, – обладает очень большой радиоактивностью. Вспомогательная неядерная силовая установка корабля тоже не действовала. Было принято решение всплыть и любой ценой устранить повреждение в море. Надеюсь, читатель обратил внимание на знакомые термины в обозначении метода принятия решений. Моряки бесстрашно полезли буквально в радиоактивное пекло. Среди них был и наш однокашник – Володя Енин. Но ремонт такой технической сложности и в базе является непростой задачей, а в море и подавно ничего не получилось.
Многие люди получили смертельные дозы радиоактивного заражения, а кто выжил, – остались с непоправимыми увечьями на всю оставшуюся жизнь.
Командир был вынужден срочно запрашивать помощь, в том числе и в радиосети общего оповещения флота. Но на океанских просторах получение помощи может затянуться на длительное время: к сожалению, скорости у кораблей не космические, а расстояния на воде есть расстояния. В это время шло большое учение, и лодка Свербилова находилась в море. Получив аварийную радиограмму, Жан Михайлович не мешкая всплыл, бросил всякие военные «игры», полным надводным ходом направился к аварийному атомоходу и первым подошёл к нему. Стояла несвойственная Северу штилевая погода. Многие моряки атомохода, харкающие кровью (при больших дозах облучения признаки поражения не нуждаются ни в каком медицинском анализе), находились на верхней палубе. Из-за отказа вспомогательных механизмов их даже нечем было элементарно обмыть и как-то дезактивировать подручными средствами.
ЧП, которого не было. Капитан 3 ранга Свербилов, командир С-270. - «Звезда» 1991 №3: "... по прошествии многих лет, я понял, почему нас так плохо тогда приняло руководство судостроением – мы привезли не только больных, мы привезли вещественные доказательства несовершенства проекта, неотработанности узлов и отсутствия четкой методики эксплуатации новой атомной лодки".
Жан не был бы Жаном, если при швартовке к атомоходу не спросил в мегафон у его командира: «Коля! А у меня ведь нет допуска?» Но, разумеется, всё это между делом. Подводники с дизель-электрической лодки, как смогли, провели необходимую дезактивацию поражённых, забрали часть людей к себе, а уже потом в район аварии подошли наши надводные корабли и, под улюлюкание также подошедших натовцев, буксировали повреждённую лодку в базу. Снимки этой буксировки и сообщения об аварии обошли всю мировую прессу, но советские люди, чьи моряки погибали при выполнении своего долга и на чьи не избыточные средства был построен корабль, не узнали ровно ничего, пока после переворота 1991 года прессе не развязали язык. Конечно, сейчас об этом даже упоминать не модно: времена кипучих обличений миновали. Но я всё равно хочу напомнить, что из двух громадных атомных подводных флотов наш является позорным «рекордсменом» по числу катастроф и аварий. Впрочем, это уже не моя тема, мне пришлось выйти в море на атомоходе всего один раз, да и то в роли экскурсанта...
По возвращении в базу, Свербилова «взяло в оборот» начальство за своевольные действия без приказа вышестоящего командования, и его в оскорбительной форме поспешно сняли с должности.
Но через несколько дней из Москвы прибыло другое начальство, которое по-другому оценило прошедшие события.
Жану предложили «забыть недоразумение». Но здесь наш герой «показал характер», который маскировался для окружающих его «травлей», и на сделки не пошёл. Впрочем, заново назначать его на должность командира оказалось невозможным: мало того, что погибли моряки атомохода, но и «дизелисты» во главе со своим командиром получили изрядные дозы радиоактивного облучения. Всех их долго лечили.
Последний раз я встретил Жана Михайловича в командировке на Классах, куда его назначили преподавателем после госпиталя, наградив всё-таки боевым орденом. Чтобы не домысливать лишнего, я не стану вспоминать детали этой встречи, но новых анекдотов я от приятеля не услышал. Ведь было бы богохульством считать всё, что я выше написал, анекдотом...
Итак, вернёмся в 1958 год на наши совсем неатомные маленькие лодки. С офицерами «М-282», как и в других местах службы, особых проблем у нас не возникало. Хотя любая смена командиров, будь они хоть и близнецами, незаметно не проходит. У Свербилова были свои приёмы работы с командой, у меня – свои, не берусь утверждать, что лучшие, тем более, что я был помоложе и командовал кораблём впервые. Но, как всегда, никаких планов в этом деле у меня не было, я просто полагался на свои представления о службе и привычки к ней. В целом, этот метод оправдывал себя.
Главной моей опорой, естественно, стал помощник Василий Васильевич Кравцов – уравновешенный деловой парень, обладающий многими качествами, которых у меня не в избытке. Остальные офицеры также достаточно лояльно отнеслись к новому командиру, тем более, что на взаимную «притирку», как я упоминал, нам не было отпущено лишнего времени: выходы в море следовали один за другим. Так что первые проблемы в службе стали возникать в ходе этой работы.
Поздняя осень – не самое лучшее время для интенсивной боевой подготовки. Мне-то все эти выходы были впервой, а экипаж уже подустал к концу года.
В.В.Кравцов. 1960 год (выпускник Тбилисского Нахимовского училища 1953 г.)
Кроме того, среди подводников срочной службы, как водится в это время года, было пять или шесть человек, которые отсчитывали последние недели службы, и им выходы в море были особенно не по душе. Следует учесть и то обстоятельство, что ожидающие демобилизации моряки занимали наиболее ответственные должности старшин команд.
Вообще, отправка отслуживших свои сроки моряков с Востока, сколько мне помнится, всегда была плохо организованным делом. Сроки её постоянно переносились, что, естественно, раздражало моряков. В полукрепостные времена, когда сельские жители не имели паспортов, мы постоянно «стряпали» какие-то бумаги и характеристики, помогая парням завербоваться на работу, где им могли выдать документ относительно свободного гражданина. Понятно, что уходящим в запас морякам в таких обстоятельствах, мягко говоря, не до боевой подготовки. Поэтому начало службы командиром запомнилось мне не трудностями в управлении кораблём или выполнении торпедных стрельб (их содержание было примитивным), а именно суетой с не особенно хорошо знакомыми моряками при увольнении их в запас.
Хотя и стрельбы не обошлись без казуса. Во время выполнения второй или третьей зачётной атаки мы достаточно точно определили элементы движения цели и выпустили единственную практическую торпеду для обозначения залпа. Шум её винтов хорошо прослушивался акустиком, но потом подозрительно быстро пропал. Выдержав положенное время после залпа, мы всплыли и пошли в предполагаемое место всплытия торпеды. Однако её ярко окрашенной головной части на поверхности моря не было видно (в конце хода практическое зарядное отделение продувается, что даёт возможность подобрать дорогостоящее изделие для повторного использования). Надо заметить, что подобные ситуации являются самыми противными в подводной службе. В таком случае положено несколько суток ходить в районе предполагаемого всплытия торпеды частыми галсами, чтобы убедиться в полной невозможности найти потерянное оружие. Мы проделали все положенные манёвры, но торпеду не нашли и с позором вернулись в базу. Специальная комиссия осмотрела и проверила торпедные аппараты, всё оказалось в исправности.
Досадный инцидент был «закрыт», а разгадку его я узнал ровно через год.
К этому времени я уже поплотнее сработался с экипажем, и увольняющийся в запас торпедист решил сознаться в грехе годичной давности.
Оказывается, моряки, не поставив в известность командира боевой части, самовольно «раскрутили» клапана системы беспузырной стрельбы, что они при этом думали, можно только догадываться. По установленному порядку эти клапана ежегодно регулируются в начале кампании, что заканчивается пробным выпуском торпеды-болванки и опломбированием соответствующих механизмов. При нарушении регулировок сжатый воздух при выстреле не только выталкивает торпеду, но и разрушает её кормовую часть, что, скорее всего, и произошло в нашем случае. Почуяв неладное, после злополучного выстрела «герои» всё вернули в исходное положение, и проверяющие ничего подозрительного не заметили. А торпеда была утеряна. Думается, что своя доля вины в этом и на офицерах лодки, допустивших «самодеятельность».
А, в остальном, все задачи ускоренного курса боевой подготовки были сданы, лодка вступила в «первую линию», то есть была признана готовой к несению боевого дежурства, после чего я привернул к кителю заветный знак командира.
Сейчас этот знак носит множество офицеров: старпомы, сдавшие зачёты на самостоятельное управление лодкой, инженеры-механики (?) и люди, вообще имеющие косвенное отношение к подводному флоту. Я это воспринимаю как часть недостойного вранья, захлестнувшего всех нас.
А мельхиоровую «лодочку» считаю самой высшей своей наградой, возможно, – за неимением других.
Когда это удавалось, после выходов мы с сыном отправлялись навещать нашу маму Лёлю. Дело это происходило в потёмках. Юрий Владимирович сидел закутанный в зимние одёжки у меня на плечах, «вожжи» вытирать было некому, и в таком виде мы прибывали в предбанник больницы. К нашим свиданиям в больнице скоро привыкли. Проходящие мимо редкие посетители барачного здания тоже не обращали особого внимания на привычных в морском городе людей. А в середине декабря нормально родилась наша дочка Таня. В момент получения известия об этом я спал мертвым сном. Маманя с трудом разбудила меня и сказала, что теперь у нас «золотые дети». По прошествии почти сорока лет я не имею причин оспаривать это утверждение.
К Новому году вся семья собралась вместе в отдраенной добела маленькой квартире в наших ДОСах. А 31 декабря, уже заполночь, когда моряки малость угомонились, мы с Лёшей Тепляковым – моим приятелем и однокашником по Классам – взгромоздились на уже знакомый читателям мотоцикл «К-55» и даже успели к праздничному домашнему столу (я – впервые в жизни).
Надеюсь, ни у кого не возникает никаких сомнений, что и 1958 год был для меня счастливым годом.
Продолжение следует.
Пожалуйста, не забывайте сообщать своим однокашникам о существовании нашего блога, посвященного истории Нахимовских училищ, о появлении новых публикаций.
Сообщайте сведения о себе и своих однокашниках, воспитателях: годы и места службы, учебы, повышения квалификации, место рождения, жительства, иные биографические сведения. Мы стремимся собрать все возможные данные о выпускниках, командирах, преподавателях всех трех нахимовских училищ и оказать посильную помощь в увековечивании памяти ВМПУ. Просьба присылать все, чем считаете вправе поделиться, все, что, по Вашему мнению, должно найти отражение в нашей коллективной истории.
Верюжский Николай Александрович (ВНА), Горлов Олег Александрович (ОАГ), Максимов Валентин Владимирович (МВВ), КСВ.
198188. Санкт-Петербург, ул. Маршала Говорова, дом 11/3, кв. 70. Карасев Сергей Владимирович, архивариус. karasevserg@yandex.ru
.jpg)
