Важное
Главное в военных СМИ за неделю: новые перестановки на верфях ОСК, первые серийные комплексы С-500, арест замминистра обороны
Как решить 
|
Часть 3-53В тот день, в 5.30 пополудни, Ямамото после поездки в Императорский дворец, где ему вручили полномочия главнокомандующего Объединенного и 1-го флотов, вернулся в здание из красного кирпича, где размещалось морское министерство.В тот день газеты на видных местах поместили его высказывания при вступлении на новый пост под заголовками: «Вновь подымаем паруса на семь морей после шести лет на берегу. Ямамото — суровый, молчаливый адмирал». Вцт типичное его описание в одной из статей: «Крепко сбит, безукоризненная белая форма; в чертах лица мужественность, осознание торжественности момента, волнение; видна решительность характера; походка уверенная... Так выглядел вице-адмирал, входя в зал для пресс-конференции. Сегодня, хотя это нетипично для него, он осушил кружку пива одним глотком и с видимым удовольствием; затем произнес свою первую фразу в ранге главнокомандующего: — Перед нами стояли всевозможные проблемы, но я сделал все, что мог. Мне нечего комментировать. Я преисполнен сознанием великой важности задачи, которую мне незаслуженно доверили, и намерен сделать все, что в моих скромных силах, на службе его императорскому величеству. Для любого моряка пост главнокомандующего — величайшая честь из всех возможных, и я это великолепно понимаю. Статья, сопровождающаяся фотографией Ямамото, на которой он сверкает ослепительно белыми зубами, продолжается в таком же духе и сообщает ничуть не больше, чем любая газета в то время. Ямамото, служивший заместителем министра при четырех сменявших друг друга правительствах — Хироты, Хайяси, Коноэ и Хиранумы, — был исключительно популярен у репортеров, аккредитованных при морском министерстве. «Какие бы вопросы вы мне ни задавали, — говорил он журналистам, — я всегда отвечу хотя бы «да» или «нет». Но рассчитываю, что вы станете мне верить». Он не отказывался беседовать с ними о сравнительно острых проблемах; иногда репортеры при офисе премьер- министра приходили к выводу: чтобы добраться до сути проблемы, им следует обратиться в морское министерство, к заместителю министра Ямамото. Он неизменно прямолинеен, не любит дипломатической лжи. Иногда становится драчливым в выражениях; способен заявить о ком-нибудь: «Терпеть не могу его характер!» или: «Только осел мог произнести подобное. Сюда бы его!» Он нередко появлялся в Кокучокаи (Обществе черного потока) в морском министерстве; здесь находился старейший журналистский клуб Японии, и туда заходили некоторые из наиболее талантливых тружеников пера, прикрепленных к различным министерствам. Ямамото поигрывал в шоги (японские шахматы) и болтал с ними, и для них были всегда открыты двери его резиденции заместителя министра; невзирая на позднее время, угощал журналистов виски и сигарами и, расставаясь, провожал до дверей. Одна из причин, почему эти встречи проходили поздно ночью, — сам Ямамото возвращался домой в любое время, исчезая с работы в неизвестном направлении, как только она заканчивалась. Репортеры, ответственные за сбор новостей из морского министерства, хорошо знали, что это за «всевозможные проблемы», на которые он ссылался, и как он «сделал все, что мог». Знали и то, что, если б хотел, он мог бы дать все необходимые объяснения. Но нельзя об этом сообщать напрямую в газетах. В любом случае он привлекателен как человек и служит важным источником новостей — и репортеры искренне расстраивались, когда человек, которого они за глаза звали Исороку, уходил в морское плавание. Днем раньше Объединенный флот отправил старшего помощника командующего Фудзиту Мотосиге в Токио, чтобы проводить вице-адмирала Йосиду Зенго и привезти нового командующего. Покинув флагман «Нагато», Йосида и Фудзита тут же переоделись в штатскую одежду для поездки в Токио на поезде; пресса тем не менее пронюхала о них и вторглась в ночной поезд, намереваясь выведать у Йосиды кое-что о его надеждах и впечатлениях при вступлении на пост морского министра, и Фудзите пришлось всю ночь серьезно трудиться, чтобы расстроить попытки журналистов. В 7.10 утра 29-го числа Йосида и Фудзита приехали на станцию Токио, где их встретил помощник капитана 3-го ранга Санемацу Йюзури, адъютант из морского министерства. Они проследовали в здание министерства, где Йонаи Мицумаса ожидал Йосиду. У Йонаи баня уже готова, и, пока Йосида ее принимал, появился и заместитель министра Ямамото. Все трое побеседовали за завтраком. Не впервые Фудзита встречал Ямамото, с тех пор как служил дивизионным артиллеристом на «Акаги», пока Ямамото командовал кораблем. Однако последующие три с половиной месяца он находился в близком контакте с Ямамото как ответственный за протокол и персонал. На следующий день, когда Фудзита ехал в резиденцию заместителя министра, чтобы эскортировать Ямамото на церемонию вступления в должность, он узнал, что жена Ямамото, Рейко, в Каруидзаве, а Ямамото в путь провожала служанка. Переодетый агент полиции сопровождал их в машине до ворот Сакасита при въезде в Императорский дворец. Когда они вернулись после церемонии, этот человек ожидал их на том же месте и снова помог Ямамото сесть в машину. Но Ямамото сказал Фудзите, что он уже не заместитель министра и больше не нуждается в полицейской охране; Фудзита отослал агента. Все в то время, знали в министерстве, что военная полиция не только выполняет охранные функции, но и шпионит за своими подопечными. На следующий день, когда Ямамото отбывал на флот, приходилась двадцать первая годовщина его женитьбы, но жена была в отъезде. В то утро он уехал из дому один, отправился в морское министерство, а потом в компании с Фудзитой нанес несколько визитов вежливости на министерской машине и, наконец, поехал на Токийский железнодорожный вокзал. Чуть ранее одного часа дня Ямамото — при ордене Священного сокровища 1-го класса на левой стороне груди, в белой форме, чуть позади начальника станции Токио — поднялся по лестнице для особо важных персон и прошел через толпу доброжелателей, пришедших проводить его. Тут и крупные правительственные чиновники, и офицеры армии — личные знакомые, и представители прессы, и женщины из квартала гейш Симбаси (это к ним он отправился, когда исчез допоздна в прошлую ночь). Следуя за начальником станции, направлявшимся к вагону, удобному для обозрения пейзажей, он отвечал пришедшим попрощаться энергичным приветствием, которое стало вскоре столь знаменитым. Перед входом в специальный вагон расстелен красный ковер, но Ямамото явно не питал пристрастия к такого рода церемониям. Если попросить дать оценку его характера, большинство тех, кто знал его или служил при нем, ответили бы без колебаний: «Этот человек не терпел помпезности». А Йонаи Мицумаса определил просто: «Озорной дьявол». Для Ямамото риск и азартные игры всегда важнее пищи или питья. «У каждого свои ошибки, — пишет Такаги Со- кичи, — и адмирал Ямамото не был святым. Мало кто имел такую страсть к риску и азартным играм, как он... Шоги, го, маджонг, бильярд, карты, рулетка — все подходило. На вечеринках или чем-то подобном он, поскольку не мог пить, компенсировал это организацией «лошадиных скачек» на бумаге и принуждал молодых офицеров сопровождения и женщин, обслуживающих чайную, делать ставки по 50 сен на исход игры». Ямамото не мог принимать алкоголь, но вместе с другом Хори Тейкичи часто посещал два-три нравившихся ему дома гейш в районах Симбаси и Цукидзи. Считается, что главная цель этих визитов — игра в карты или маджонг с тамошними женщинами. Лишь немногие из ближайших друзей Ямамото знали, что несколькими годами раньше эти посещения переходили границы просто «развлечений». Осталось неясным, ведала ли о том его жена Рейко. Как рассказывал один из очевидцев, побывавших на вокзале на проводах Ямамото, особенно мягкое выражение промелькнуло на лице адмирала, когда он увидел женщин из Симбаси; смущенная улыбка лучилась из глаз человека, у которого «в чертах лица мужественность» и «видна решительность характера». Как будто он говорил (его любимая присказка): «Может быть, я и Восемьдесят Сен, но, если надо, могу играть роль великого человека». Как только он вместе с адъютантом поднялся на платформу спецвагона, вокзальный колокол пробил отправление. Ровно час дня: «Камоме» медленно отходит от станции, а взгляды всех в толпе прикованы к одинокой фигуре на платформе в конце поезда. В морской манере он снимает фуражку и машет медленными круговыми движениями. На перроне выделяются — бог знает как они тут очутились — трое фанатиков из секты «Ничирен»: колотили в свои бумажные барабаны, пока поезд не скрылся из виду. В оставшиеся до налета на Пёрл-Харбор два года и три месяца он несколько раз приезжал в Токио по делам, но столица навсегда перестала быть его родным домом и рабочим местом. Ему 55 лет — столько же, сколько было его отцу Садайоси в 1884 году, когда он родился. Сидя на диване в своем вагоне, с видимым удовольствием наблюдал он проносившиеся мимо яркие под поздним августовским солнцем здания Юракучо и Симбаси. 4«Камоме» останавливался в Иокогаме, Нумазу и Сизуоке и добрался до Нагойи уже в сумерках. На первых перегонах какой-то человек в штатском, очевидно агент военной полиции, несколько раз появлялся в вагоне, но, вероятно, сошел с поезда в Иокогаме; теперь ему самому приходилось иметь дело с толпами народа, на каждой станции ожидавшими его, чтобы приветствовать. В больших количествах в вагон вносили подарки: сигареты — в Иокогаме, рыбу — в Одаваре, сосиски — в Нумазу. В каждом случае Ямамото вставал и благодарил руководителей, дружески беседовал со всеми вместе и с каждым в отдельности. Но как только поезд вновь набирал ход и он оставался наедине с адъютантом — не тратил усилий, чтобы рассеять или скрыть депрессию, которая читалась у него на лице. Что-то — будущее ли нации, проблемы семьи или какая-то женщина — занимало его мысли; может быть, все понемногу.В тот же самый день некая женщина ехала в вагоне первого класса экспресса «Камоме», не привлекая ничьего внимания. Фудзита между тем пишет: «Когда мы отъехали от Токийского вокзала, главнокомандующий выглядел ужасно рассеянным; мне казалось, он чувствует себя одиноким»; но Фудзита не делает на эту женщину никакой ссылки. В Нагойе в вагон поднялись репортеры газет Осакй в надежде добиться хоть каких-то комментариев от Ямамото, который уже сменил форму на полотняный костюм. Ему задавали вопросы о недавно подписанном Пакте о ненападении между Германией и Советским Союзам — событие это привело к отставке кабинета Хиранумы и назначению новых морского министра и его заместителя — и интересовались, не счел ли он эти меры противоречащими японской этике. — Мне нечего сказать по вопросам политики, — отвечал Ямамото. — В теории, — многозначительно добавил он, — этика в иностранных делах означает делать то, что считается правильным, обманывая при этом кого-то или нет. В человеческом смысле это прекрасная позиция, но в политическом иногда может быть и ошибочной. На вопрос о развернутой тогда кампании «за новую жизнь», сторонники которой призывали мужчин брить головы, а женщин — отказаться от перманента из-за «серьезности ситуации», он отвечал: — Какое все это имеет значение? Сам я сколько лет стригусь коротко — так мне удобнее. Но не вижу, какое отношение имеет к какой-то «новой жизни», если кто-то бреет голову или носит длинные волосы. Большинство офицеров в морском авиакорпусе носят длинные волосы с пробором. Стукнешься головой — не так больно, если есть волосы. С другой стороны, неряха и есть неряха, как коротко его ни стриги. Поэтому и так и так нормально. То же с перманентом. Уверен, женщины пользуются этим способом завивки, потому что так экономичнее. Делаете вы перманент или придерживаетесь традиционного японского стиля в прическе — ничего страшного, и нечего поднимать шум по этому поводу. В этот момент к нему подошел официант сообщить, что обед готов, и, бросив короткое: «Прошу прощения», он направился вместе с Фудзитой в вагон-ресторан. Поезд «Камоме» прибыл в Осаку в 9.20 вечера, и Ямамото, его спутница, а также адъютант провели ночь в отеле «Нью Осака». Объединенный флот стоял на якоре в заливе Вакамура. Из-за смены главнокомандующего учения отменили. В то время Объединенный флот по мощи был третьим в мире; гавани в Осаке и Кобе были слишком малы, чтобы вместить его, и 1-му и 2-му флотам приходилось дробиться на части, чтобы бросить якоря в этих портах. А залив Вакамура достаточно вместителен для всего Объединенного флота. На следующее утро Ямамото простился со своим компаньоном на перроне станции Нанба и пересел на поезд частной дороги Нанкаи, направлявшийся к Вакамуре. Там у пирса небольшой катер ждал главнокомандующего. Был прекрасный солнечный день. Ямамото исчез в маленькой каюте, и по команде дежурного офицера, младшего лейтенанта, чьи щеки покраснели от усердия, катер отошел от пирса. Вдали стояли на якоре семьдесят или восемьдесят кораблей Объединенного флота, мирно покачиваясь на залитых солнцем волнах залива Вакамура. Флагману «Нагато» предстояло стать домом Ямамото и штабом флота до тех пор, пока после начала войны на Тихом океане не вступит в строй «Ямато». Катер с новым главнокомандующим подходил к «Нагато» под взорами команды, которой выпало служить под его началом. Все стояли на внутренней стороне палубы, смотрели на него со сходней: капитаны и штабные офицеры флотов и дивизионов; на внешней стороне той же палубы — штабные офицеры Объединенного флота; под прямыми углами к этим двум линиям — капитан Фуку-доме Сигеру вместе с другими офицерами «Нагато». После того как Йосида Зенго ушел с «Нагато», чтобы стать морским министром, на борту много спорили по поводу того, кто придет на его место. В то время 2-м флотом командовал Тоеда Соему, и, судя по прецедентам, ему и предстояло занять пост командующего Объединенным флотом. Когда вместо него назначили Ямамото Исороку, многих, видимо, удивил и даже поразил этот выбор. Как только катер подошел к «Нагато», Ямамото ловко взобрался по сходням. Вот вымпел вице-адмирала, полоскавшийся над катером главнокомандующего, приспущен, а на мачте «Нагато» взвился вымпел главнокомандующего. В тот же момент оркестр на флагмане заиграл мелодию, обычно исполняемую в честь главнокомандующего. Ямамото поднялся на борт, ответно поприветствовал всех собравшихся и исчез в люке; затем прошел в кормовую часть корабля в каюту главкома, где собрался высший командный состав флотов для встречи с ним. Церемония передачи оказалась сравнительно простой. Как только она кончилась, Ямамото почувствовал облегчение и, явно оживившись, стал вести непринужденную беседу. «Я не против стать главнокомандующим, — говорил он своему адъютанту. — Это популярность. А заместитель министра — должность для высокопоставленного мальчишки». «Высокопоставленный мальчишка» или нет, но в период нахождения на этом посту и особенно последние несколько месяцев он оказался вовлеченным в ряд скандальных и неприятных эпизодов. В глазах общества он являлся основной причиной упрямой оппозиции моряков Трехстороннему пакту и, как таковой, стал объектом враждебных действий со стороны правых; его жизни просто угрожала опасность. Несомненно, он почувствовал облегчение, когда вновь очутился в море после шести лет жизни на берегу. Примерно две недели спустя, 15 сентября, он пишет Сасакаве Рючи: «С тех пор флот находится в канале Бунго, круглые сутки занятый учениями; при этом все контакты с берегом прекращены, за исключением доставки почты. К данному времени тренировочные занятия по программе этого года близятся к концу, и у меня такое ощущение, что флот почти достиг предела своих возможностей. Я истинно горжусь тем, что под моим началом такой великолепный флот, и в то же время все яснее осознаю, за какую работу взялся, — боюсь, что у меня не хватит сил. Что касается событий во внешнем мире, знаю только то, что могу почерпнуть из радионовостей три раза в день и из газет, которые доставляются через день, — даже они кажутся дальними отголосками из иного мира. Сейчас я могу позабыть обо всем и целиком посвятить себя морским задачам, — чувствую живительный эффект от этого как духовно, так и физически». Сасакава Рючи, президент националистической организации «Кокусуи домеи», — единственный из лидеров правого толка, еще уважавший Ямамото. Он часто навещал его в морском министерстве, надев официальное, украшенное гребнем кимоно. Всегда обращался к адмиралу «сэнсэй» («хозяин») и даже давал советы, как себя вести при встрече с возможным убийцей. Вечером 1 сентября — в день, когда Ямамото получил назначение на флот, — он слушал по радио новости о вторжении Германии в Польшу. 3 сентября, в 7.15 вечера по японскому времени, Англия объявила войну Германии. Спустя шесть часов Франция последовала за ней. 4 сентября он пишет Симаде Сигетаро: «Огромные потрясения, происходящие сейчас в Европе, приводят меня в ужас, когда я начинаю думать о наших отношениях с Германией и Италией». 5 сентября Ямамото обратился к личному составу всего Объединенного флота. Его обращение начиналось словами: «Осознавая серьезную ответственность как главнокомандующий Объединенного флота, в соответствии с неожиданным приказом его императорского величества... » — и заканчивалось: «Ситуация в Европе имеет четкие признаки перерастания в еще один всемирный конфликт. Перед императорским флотом сегодня стоит задача серьезная, как никогда. Я надеюсь, что все, кто находится под моим командованием, будут еще больше заботиться о своем здоровье и денно и нощно тренироваться, с тем чтобы держать мощь флота на высоте; он призван выполнить свой долг по защите Отечества в соответствии с волей императора». Это чисто формальное обращение; скорее всего, Ямамото не притрагивался к черновику, подготовленному его штабом; в Японии в те времена, если кто-либо в его положении собирался сделать какое-нибудь официальное заявление, важным считалось не то, что он сказал, а то, чего не сказал. Если внимательно прочесть обращение, создается впечатление, что тут излагается некая теория «невоюющего флота» — как она изложена еще одним строптивым адмиралом — Като Томосабуро. 5Однако Объединенный флот не проявлял ни малейшего признака раскола из-за военных действий в Европе. 4 сентября недавно сформированное правительство Абё обнародовало заявление, в котором говорилось: «Япония не намеревается вмешиваться в войну, которая недавно вспыхнула в Европе, а собирается посвятить себя исключительно разрешению «китайского инцидента»...» Распорядок д н я на флоте оставался неизменным, а у Ямамото — в резком контрасте с его периодом работы заместителя министра — вдруг оказалась масса времени.Кроме тех дней, когда шли маневры, у главнокомандующего Объединенного флота в мирное время было сравнительно мало дел. Ямамото стал предлагать своим штабистам сыграть в шоги или укрывался в своей каюте и писал письма либо выдавал образцы каллиграфии, которые так часто у него выпрашивали почитатели. Выходцы из тех краев Японии, откуда он сам, имели репутацию любителей покушать, а морской воздух только подстегивал аппетит. Завтракал главнокомандующий в японском стиле или (тут надо делать заказ за ночь вперед) по-европейски, с кофе, кашей и т. д. Тем не менее существовал консенсус — «войну на овсянке не выиграешь», и большинство выбирали фасолевый суп и рис. Обед представлен целиком европейской кухней — начинался с супа и завершался десертом. За столом пользовались как серебряными столовыми приборами, так и чашками, чтобы есть руками. Для услаждения слуха обедающего в течение получаса, с 12.05, играл оркестр на афтердеке — это заменяло ему ежедневные репетиции; но в репертуар редко включались такие военные мелодии, как хорошо известный «Марш линкора», — акцент делался на сентиментальные японские мелодии и популярную западную музыку. Говорят, сам Ямамото особенно любил «Китайскую ночь». Остальная часть команды спешила покончить с едой и подняться на афтердек послушать музыку — один из основных видов отдыха команды, но, естественно, только когда корабль стоял на якоре. В состав ужина, вновь в японском стиле, входили такие деликатесы, как морской карп, либо вяленый, либо жареный, пикантный яичный крем и сырая рыба дольками, а на камбуз, конечно, принимали поваров, известных своим искусством. Единственный недостаток — поскольку морские офицеры обязаны оплачивать свое содержание, молодые моряки, занимавшие подножие стола, считали подобную роскошь невозможной для своих кошельков. За обедом и ужином в принципе полагалось присутствовать и главнокомандующему, и всем офицерам; прямоугольный стол для заседаний в каюте главкома был переоборудован в обеденный — на него набросили белую скатерть. На боевых кораблях типа «Нагато» для отделки кают в большом количестве используется тик, и каюты больше походят на салоны первого класса на каком-нибудь старомодном лайнере. Идея состояла в том, что в таких каютах в любом порту мира можно принимать любых гостей, не стесняясь интерьера. Главнокомандующий обычно сидел в центре одной из сторон стола, напротив начальника штаба. Среди других — старшие и остальные штабные офицеры, адъютанты, шифровальщик флота, механик флота, флотский метеоролог, казначей флота, флотский медик, юрист флота и время от времени капитан «Нагато». Сам Ямамото говорил мало, но ни в коем случае не ограничивал других и часто улыбался. Ел он много. При его предшественнике адмирале Йосиде сушеная сардина редко появлялась на столе в кают-компании, но Ямамото был чрезмерно влюблен в юрум-аваси (вид сардин) из Тосы. Когда бы флот ни заходил в залив Сукумо, он посылал офицера снабжения закупать ее в больших количествах, а затем с наслаждением чавкал, съедая с головой и постоянно приглашая других присоединиться к нему. Йосида, весьма суетливый, чересчур обидчивый, не унимался, пока все неисправности не устранены; не пил спиртного и, не имея возможности разрядиться, выискивал ошибки и всякие мелочи принимал слишком близко к сердцу. Без чувства меры пользовался красным карандашом на документах, которые готовил для него штаб, и иногда сам, лично занимался исправлением незначительных деталей в сигналах. Даже его штабные офицеры подвергались частым придиркам. Короче, уже тогда у него, видимо, проявлялись признаки невроза, которым он оказался позже болен всерьез. В холодное время года, когда флот заходил в гавань у Беппу, в Кюсю, все с вожделением ждали момента, когда можно поесть шар-рыбу и запить горячим саке. А Йосида с тревогой допытывался у главного медика, действительно ли это безопасно для здоровья, — и даже после этого редко удавалось убедить его отведать это лакомство. Расставание с «Нагато» он отметил раздачей всем офицерам своих фотографий, но при этом не везде их принимали с благодарностью. Когда адъютант Фудзита встретился с Ямамото, последний представлялся и крайне жестким, и очень беспечным; самое первое впечатление — новый главнокомандующий существенно отличается от Йосиды и это великий человек. После короткого времени флот вышел из залива Вакамура и возобновил прерванные маневры. Выйти из гавани — не такая уж простая задача, поскольку командование Объединенного флота, работающее в одиночку, должно было вывести из гавани, как пастух выводит стадо, примерно 80 кораблей всех размеров, сохраняя порядок, — только высококлассные штурманы могли служить в штабе флота. Заблаговременно надо подготовить двигатели и якорные механизмы судов. Наконец звучит приказ: — Объявляется пятнадцатиминутная готовность до выхода из порта! Все по местам! И тут же нос корабля и мостик оживают. Звучит рапорт: — Первое судно, вторая эскадра, — поднимает якорь! Трубит горнист: «Готовься к выходу в море!» В голове колонны идет группа подводных лодок. Субмарины играют роль разведчика, отступая назад, когда флот входит в гавань, и возглавляя его при выходе. В это время главком находится на мостике, лично наблюдая за маневрами кораблей. Связные от навигационной группы громко сообщают о перемещениях отдельных судов и эскадр: — Четвертая эскадра выходит из порта! — «Такао», «Атаго», «Чокай», «Майя» выходят из гавани! — Сейчас уходит «Исе»! «Хуига», «Фусо» выходят! — «Акаги», «Улага», «Сориу», «Хирую», первая и вторая эскадра авианосцев покидают порт! Говорит Комото Хиронака, в ту пору штабной офицер морской авиации и младший помощник: «Когда мы покидали гавань, мне хотелось стать главнокомандующим Объединенного флота». В самом деле, когда наблюдаешь, как такой огромный флот приходит в движение, и представляешь, что все это находится под твоим личным командованием, переживаешь особые чувства. В такие моменты можно простить, что человека распирает от самодовольства; но Ямамото такая тенденция была вовсе не свойственна. Младшие офицеры на борту «Нагато» делились впечатлениями. — Новый главнокомандующий совсем не важничает, — говорил один. — Он вовсе не суетится, — добавлял другой. — Интересно, что бы он делал, если бы у нас началась война, а он стал бы героем-победителем? Одно из редких проявлений его гордыни — отрывок из письма к Соримачи в Нагаоку, который приводится самим Соримачи: «Уверен, ты всегда будешь помнить, что клан Нагаока, средняя школа в Нагаоке и Нагаокаша (стипендиальный фонд, помогавший Ямамото учиться) произвели для Японской империи главнокомандующего Объединенного флота!» Конечно, это сильно отдает вульгарностью. И все-таки Ямамото не вульгарная личность. Бесполезно искать в его словах и делах в зрелые годы какой-либо намек на самовосхваление — зуд, который владеет теми, кто стремится пробиться в премьер-министры или генералы. Этот отрывок вообще-то полностью дисгармонирует с общеизвестным обликом Ямамото; начинаешь задумываться над тем, как Соримачи сам пользуется экстравагантной эмоциональной фразеологией в своем рассказе о том, как он услышал новость о назначении Ямамото главнокомандующим Объединенного флота: «Каждая капля крови в моих венах трепещет от радости — осуществились надежды, которые люди Нагаоки лелеяли семьдесят лет... Общество переменилось; Нагаока изменилась; Япония изменилась... Яркая луна, адмирал Ямамото — главнокомандующий! Нагаока вдруг осветилась. Вся Япония станет светлее!» В свете этого представляется вполне возможным, что Ямамото произнес что-то похожее и с тем же основным смыслом, но с несколько иным оттенком: «Итак, клан Нагаока наконец создал главнокомандующего Объединенного флота! Не забывайте этого!» И все равно не очень для него характерно произносить такие вещи даже перед близким другом из родных краев. Возможно, этого никогда не понять (в записках Соримачи постоянно упоминается о Нагаоке), если не рассматривать Нагаоку под особым углом зрения. Здесь, в этой книге нет возможности особо вдаваться в историю этого места в деталях, но община Нагаоки среди тех, которые перешли на «неправильную» сторону в прошлом сёгунате — в Бошинской войне 1868—1869 годов, и по этой причине дала очень мало глав префектур, генералов или адмиралов. Морской флот, например, многие годы находился в руках членов клана Сацума, который держал сторону нового правительства. В конце концов в эпоху Сева (с 1926 года) этот перекос был устранен; считается даже, власти сознательно избегали назначений кого-нибудь из префектуры Кагосима (бывшей Сацума) на пост начальника персонального бюро из боязни проявить региональный фаворитизм. Ямамото, правда, долгожданный сын в семье обедневшего самурая из клана Нагаока; его отец и два старших брата участвовали в Бошинской войне; все трое ранены и долгое время дрейфовали вокруг северной оконечности Хонсю. Для выходца из Нагаоки тех стародавних времен она, Нагаока, чем-то особым не похожа на Чосю или Сацуму. Из тех, кто хорошо знал Ямамото, в Нагаоке остались лишь Соримачи Эйичи, дзен-буддист, по имени Хасимото Зенган, и ровесник Ямамото, по имени Тойяма. Во время последнего восстания, с Сацумой во главе, дед Тойямы объявил, уходя на бой: «Теперь мы отплатим за Бо- шинскую войну!» Нет сведений, знал ли сам Ямамото о страданиях своего отца и братьев, которые они претерпели, впав в немилость из-за борьбы со сторонниками императора; но вне сомнения, что, как и Соримачи, Ямамото не мог скрывать свои эмоции, когда речь шла о его родных краях. Вперед Оглавление Назад
|
.jpg)
