По сути, последнюю ночь в нормальном понятии, мы не
спали. А в два часа пополуночи спешно сгребли
приготовленное и загрузили в подогнанную Михаилом
машину. Всё прочее уложили с вечера. Попрощались с
жёнами и в путь. Ночные улицы Омска казались нам
бестактно залитыми светом и лакейски ухоженными.
Гаишник у моста через Иртыш с уважением посмотрел на
нас, одетых в собачьи шапки, унты и прочие полушубки и,
проверив документы, сказал: «Далековато вы в эдакую
морозяку двинулись! Побереглись бы…». С тем и откозырял.
Отъехав, для поднятия настроения, я траванул несколько
анекдотов и одну быль про дальнобойщиков. Такие же, как
мы, отъезжая в рейс ночью, выпили самогона «на дорожку»
как всегда. А заели редькой с квасом. Так, мол ГАИ не учует
спиртной дух. Так же, как и нас, тормознули у моста на
выезде. Глянули документы и, походя спросили, не выпили
ли? Дыхните, мол. Ну и «дыхнули» разом. Постовой
отпрянул, изумившись: «Вы что, говно ели?!» Посмеялись.
- Миш, цепи где обуем? Асфальт-то до Тюкалы…, -
нарушил я молчание.
- А после неё и обуемся. Да подзаправимся чутка. Дальше
где ещё сподобится!
Кабина у нашего ЗИЛка была не подстать северным -
одинарная, не утеплённая. Но печка грела на совесть и было
жарко в наших полушубках и унтах. Вот только аккумулятор
не поменяли…Жаль. Хотя свистящий за стеклом ледяной
ветер был будто и не про нас. Асфальтное полотно
поднималось над заснеженными полями. И студёная позёмка
аккуратно вылизывала его дочиста. Километры сами
наматывались на спидометр. А я травил анекдоты, веселя
своего напарника и себя тоже. Уж больно задорно смеялся
Мишаня. Всё чаще попадались берёзовые колки и
лесопосадки снегозадержания. Какая-то ворона, сдуру
видно, летела вровень с кабиной, будто спохватившись, ругнулась по-вороньему, каркнула и взмыла вверх, да в
сторону перелеска. И чего разлеталась? Сидела бы где в
скирде соломы, в тепле, коротая жёсткую сибирскую зиму!
Занималось рассветное зарево.
Таким же оно было в 1949 году, когда мы летели на
Крайний Север с невесть откуда взявшимся отцом. Он заехал
к нам с бабушкой как бы в виде постояльца на ночь. В ту пору
чаще ездили на санях. Лошадь под покрытой изморозью
попоной, кошовка с сеном, кнут и ружьё. Районные
уполномоченные (были такие должности) чаще ездили с
наганами, либо маузерами: волки об эту пору погуливали. А
постоялец был с простым одноствольным ружьём. Назвался
Аркадием. И нам с бабкой было нипочём не догадаться, что
проезжий и есть не кто иной, как мой отец. Слышали о нём в
деревне, что он где-то на Севере большим начальником
работает. И всё. Поели картошки с бараниной, они с
бабушкой распили «чекушку». Спали на полатях, бабушка на
печи. Спозаранку гость уже надел дорожный тулуп, дал
бабке полусотенную за постой (неслыханные деньги по тем
временам!) и предложил мне с ним прокатиться. Кто из
деревенских пацанов отказался бы… Изрядно отъехав от
деревни, уже по дороге он всё мне и поведал. Что отец он мне
родной и хочет забрать с собой на самолёте. В санях был
припасён ещё тулупчик.
От Омска уже летели на Ту-4 - «летающая крепость».
Тогда гражданской авиации как таковой не было, а в
Кондинск и севернее летали МБР-2 и американские
«Каталина», да «Дуглас». В салоне все сидели в унтах и
волчьих тулупах. Холодно. Меня лётчики взяли в кабину.
Лётчики были в мехах и казались очень большими, ну просто
огромными. Меня поместили в олений мешок с клапаном.
Было тепло и очень интересно. Солнце светило во всё небо.
Внизу виднелась вроде как серенькая травка.
- Гляди, Валерка, а это карликовые берёзки! А во-он там-
стадо оленей. Хочешь порулить?
И давали мне, скорее всего, лишь подержаться за некую
половинку руля. Но всё это было прямо-таки как во сне: жуть, как интересно, и хотелось чтобы сон не кончался. А потом
был Салехард: замёрзшие пароходы, олени, нарты, чумы и
бескрайняя тундра. Лётчики говорили, что таким же путём
летали Анатолий Ляпидевский с экипажем для спасения
папанинцев. Все эти события ушли с детством в небытиё.
Теперь же мы приближаемся на своём ЗИЛке к тем былым
местам. Но насколько?
Всё дальше можно было разглядеть окрестности.
Предвкушалась экзотика Природы. И на самом деле: на
опушке лесочка, что впереди, едва виднелись озорующие
зайчишки. Штуки три, а может и четыре. Только странные
они: окрасом серые. Машина приблизилась и тут…
- Миш, смотри-ка! Вон, вон, - у лесочка, вроде как собаки!
Неужто волки?!
Мой водила от неожиданности даже крутанул чуть
баранку не туда, отчего машина слегка вильнула на встречку.
Благо, на трассе никого.
- Они, треклятые! Резвятся, греются. Слопали, поди кого…
Оно может и так. Только заронились невесёлые мысли:
«А ведь слопать-то могут и нас...». Но за лесочком
открылась деревенька.
- А вот вам и Малиновка! Миш, «скидавай сапоги, власть
меняется», - в такт именитой музкомедии оповестил я о
разлапистой деревеньке за глубоким кюветом.
- И «сапоги» достанем, а заодно чайку хлебнём! Вон она,
Тюкала-то...
Всё: асфальту и шикарной езде-проминаду пришёл конец.
Заправились. Водрузили цепи на колеса, тихо матерясь и
сбивая о наледь пальцы. Кожа на руках местами отдиралась,
примерзая к металлу домкрата и монтировки. Солнце
слепило, а рассветный мороз крепчал. На заправке столбик
термометра застыл на отметке 42 градуса Цельсия. Надо
поспешать. Далее шла почти грунтовая дорога, слегка
сдобренная гравием. Уж лучше бы его не было: промеж
камешков задерживался снег . Его трамбовали колёсами и вот
вам готовый гололёд! Обнадёживающе бряцали цепи. Временами совершенно неожиданно и беспричинно машину
юзило. Мои руки невольно стискивали поручень,
неприятный холодок испуга заставлял ёжиться. Уж больно
глубокие были кюветы по краям дороги.
Скорость едва под сорок километров. Начались тягуны и
спуски. Порой было ощущение, что мы тормозим чуть ли не
своим телом. Начало садиться солнце, а до Абатска, где мы
намеревались переночевать, оставалось более полусотни
километров. В низине, где-то впереди, чернел лесок. Начался
крутой спуск в глубокую ложбину. При этом дорога
сворачивала влево под высокий холм. Справа открылся
глубокий овраг.
Торможению цепи почти не помогали. Сзади напирал
прицепной кузов. Серьга его визжала, выворачивая телегу к
оврагу. Мы как по команде открыли двери: прицеп и машину
складывало пополам в сторону оврага.
Надо было срочно что-то подложить под колёса
прицепной телеги… Я судорожно выскочил из машины, тем
более, что она будто заваливалась в мою сторону.
- Валерка, вон чурбан какой-то ! Тащи его под колесо!!!, -
истошно заорал Миша.
Чурбан, кусочек полугнилого дерева, булыжник, - всё это,
спотыкаясь и скользя, я трясущимися от страха и холода
руками втискивал под колёса. Всё более темнело. Из-под
снега торчала какая-то коряга. Было рванул её на себя, но
тщетно. Попытался второпях ещё раз.. И будто наткнулся на
нечто жёсткое, колючее. Поднял глаза и обмер: из чащи со
снежного пригорка за мной наблюдали… волки. Впопыхах
рванул прочь от леса, к машине! И надо же, что мой ас именно
в этот момент нашёл единственно верный в этой ситуации
выход: включил первую передачу и отдал тормоз. Машина
подалась корпусом вперёд и телега выровнялась.
- Быстрее прыгай в кабину! Я больше тормозить не буду! -
срывая голос, крикнул напарник.
Я и сам инстинктивно понял замысел Михаила: пан или
пропал! Стоит только нажать на тормоз, как ситуация повторится. А на второй «дубль» едва ли хватит времени.
Сбив колени и едва не потеряв унты, всё-таки рухнул на
сиденье. Захлопнул дверь. Страха уже не было, лишь какое-то отчаяние и безысходность: будь, что будет! Об увиденном
в чаще промолчал: не до того.
Начал закипать радиатор: перегревался мотор. Запросто
может заклинить вал. А это уже верная смерть на морозе.
Даже если просто факелом жечь бензин, то и это не надолго.
Мишка выматерился и врубил вторую передачу.
С непривычки дорога понеслась ужасающе быстро.
Господи, только бы удержаться на дороге! И когда только
кончится этот спуск с поворотом... Конечно же, именно в
таких, безысходных случаях мы мысленно, а иной раз и с
воплем, молим высшие силы пощадить, спасти нас. Будь мы
крещённые или вовсе атеисты.
Темень наступила аккурат вровень с окончанием спуска.
Кем-то проделанная колея вела прямёхонько в ложбину с
лесочком. Туда и свернули. Сил говорить уже не было. Ветер
неистовствовал, гудел уже где-то там, поверх берёз. Встали.
Двигатель насторожённо, но с облегчением урчал. Молча
достал стакан и подал его Мише.
Лук, хлеб и водка были тут же, в кабинке. Водка
показалась не крепче чая. Бутылка через пять-шесть минут
опустела. Но дрожь в теле и ногах не унималась. И было без
слов ясно, что нас ждёт ночёвка в лесу.
Такой близкий и желанный Абатск был теперь для нас
далёк, как Амстердам. Впереди простирались болота и тот
самый, пресловутый зимник. Соваться без разбора, а тем
более ночью было чистым безрассудством.
- Мишань, а я волков видел…
- Эка невидаль, я их не только видел, а и отстреливал
намедни с кумом.
- Да нет, Миш, я только что видел. Там, но косогоре, в лесу.
Много их!
- Хреново дело, брат. С ними не пошуткуешь. Они и своих
не жалуют, коли кровь учуют. Так-то. Костёр надобен. Да поболе, чтоб с искрами до неба. Разжиться бы дровцами,
хворостом. Да они вона где - под снегом вмерзшие! Поди,
достань! Вот беда-то. Нешто попробовать. А?
Но тут даже сквозь шум мотора донёсся леденящий душу
вой: «У-у-уэ-ууаа…». Одиночный вой повторился. Вслед за
ним, будто спохватившись, завыли по меньшей мере трое-четверо волков.
Мы сидели и молча слушали это жуткое песнопение. Не к
добру это.
- Миша, а ведь это они добычу учуяли, вроде как «большой
сбор» скликают…Видно, окружать будут, чтобы исподтишка
напасть… Во, влипли!