К сожалению своего чемодана с наилучшими своими вещицами моего
гардероба я, там где его оставил, не обнаружил.
- Наверно старшекурсники спёрли твой чемодан, - успокаивал меня
Лёха. – Им ведь нужнее, а тебе, зачем гражданские шмотки?
- Лёха, там у меня и часы лежали и ещё кое-что помимо шмоток, -
откровенно сожалел я о потере.
Очень жаль было своих модных корочек-туфель и других вещей,
которые мать на последние шиши покупала мне в дорогу. Но зато отпала
необходимость отправлять посылку домой или где-то прятать свой
чемодан от административного взгляда.
25 сентября 1966 года состоялось событие, которому мы можно считать
посвящали свои молодые жизни.
На Парадном дворе, под звуки фанфар училищного оркестра и прочих,
выдувающих медь духовых инструментов, мы со своим автоматами
на груди, начищенными по этому случаю до безобразия, по очереди
торжественно клялись до последнего дыхания быть преданными своему
народу, своей Советской Родине и Советскому правительству.
По такому случаю в училище пропустили всех желающих родителей и
родственников новоиспечённых защитников Родины. Так уж получилось,
что кроме нашей личной росписи о приёме присяги, этот момент был
запечатлён многими свидетелями нашей клятвы, и уж отказываться
от своих слов, произнесённых при таком количестве свидетелей, было
просто немыслимо.
После праздничного обеда, посвященному всё этому же событию в
нашей жизни, нас отпустили в первое своё увольнение в город.
Ошарашенные полнейшей свободой аж до 24 часов мы с Юркой и Лёхой, после такой длительной аскетичной жизни и не подозревали, как
распорядиться своим свободным временем за воротами училища.
Первый курс
Вот она свобода! Делай, что хочешь в рамках советских законов. А
делов-то, на те деньги, которые звенели в наших карманах, оказалось
слишком мало. Конечно, наша толпа решила увековечить свои физиономии
на память об этом событии и послать их своим родным и близким.
Мы зашли в фотоателье на Невском и, пригладив свои упрямые перья и
сдув пыль с погон, предстали перед мастером. Мужик прицелился своим
профессиональным глазом и посоветовал:
- Вы бы бескозырочки свои надели и в них я вас и запечатлю. А то
ведь у вас кроме головного убора нигде не написано, из какой вы бурсы
сбежали.
Честно говоря, мне моя бескозырка не нравилась, уж больно я в ней на
салажонка похож, но раз мастер советского фото рекомендует, ничего не
оставалось делать, как напялить свою беску, и сесть на стул. Так и вышел
на этом фото, словно у меня впереди безбрежный океан или, по крайней
мере, Балтийское море.
Теперь у нас был свой отец-командир роты, живой и полный оптимизма
капитан 3 ранга Чукмасов Владимир Петрович. Его колоритная фигура
в офицерской форме с орденскими планками при появлении создавала
впечатление узости пространства ротного коридора. Поэтому невольно
возникало желание расступиться и дать побольше места его энергии и
темпераменту. Его большой лысоватый череп ничем не отличался от
академического, а большой лоб подразумевал кладезь человеческих
мыслей и афоризмов.
- Да уж... - впервые осматривая строй своих новых подчинённых,
задумчиво произнёс Владимир Петрович, особо внимательно разглядывая
шкентель, где собрались все кому бог недодал строевой стати.
- Что-то курсант нынче у нас пошёл мелкий, саковитый и прожорливый... Одно слово - дети голодного послевоенного времени.
Чукмасов Владимир Петрович
Так оно и получилось, и уже в первое знакомство мы знали, что
'море любит ребят солёных, с обветренной грудью, с кривыми ногами',
а 'курсант ныне пошёл мелкий, саковитый (любящий бездельничать) и
прожорливый'. Смех - смехом, но этот флотский фольклор был совсем
недалёк от нашей реальной действительности.
Где-то местами это походило на истину нашего положения в стенах
училища и у нас не возникало противоречий по оспариванию этих догм.
Неиссякаемый запас чукмасовских афоризмов, накопленный за службу
на флоте и в училище, мы слушали, как музыку полкового оркестра еще
в течение двух лет.
В конце сентября в училище стали съезжаться с флотской практики
курсанты, и училище ожило, как гигантский муравейник, мельтешащий
синими воротниками гюйсов загорелых и полных энергии ребят.
Прибыли к нам и наши младшие командиры, которые исполняли
должности командиров отделений и взводов и нам даже представили
старшину роты. Смотреть на них было очень даже отрадно, они были все
такие загорелые и сильные ребята. Сразу было видно, что это не салажата
типа нас, а уже настоящие с просоленной грудью моряки, у некоторых
даже усы были, которые подчеркивали бравый вид третьекурсника.
Старшина роты - высокий и статный мичман с пятого курса со значком
бывшего 'питона' на форменке - Изотов Александр.
Мой командир 3-го отделения теперь был симпатичный третьекурсник
старшина 2 статьи Моргунов Сергей. 2-ым отделением руководил
настоящий маленький кореец с нежной и краткой, как пневматический
выстрел, фамилией Дю, Станислав Хвоирович.
Младшие командиры заняли свои койки в нашем кубрике вместе с нами
и с этого дня они были для нас самыми непосредственными начальниками.
Теперь все вопросы от самого малого до серьёзных жизненных проблем
мы решали только с ними или через них.
Вот тут-то мы впервые на деле узнали, что такое организационный
период. Для сколачивания воинского коллектива и наведения настоящего
уставного порядка в кубриках и помещениях роты в начале учебного
периода обучения объявлялся этот самый строгий период.
В это время все должны неукоснительно исполнять требования
уставов и невидимых нашему глазу директив, и любое отступление от их
требований молниеносно предусматривало соответствующее проступку
наказание.
Во-первых, всё обмундирование, тумбочки, рундуки, в которых
размещалась наша форменная одежда и некоторые личные вещи должны
быть строго помечены барками с твоей фамилией.
Если на деревянной поверхности эту бумажку приклеить было
секундным делом, то тряпочные злосчастные бирки нужно было
пришивать на всю одежду и даже одеяло.
Под руководством наших старшин мы сидели, словно в швальне, и
своими ручками нашивали эти пометки на форму. Главным делом в этой
операции было знать размеры, и от какого ориентира сколько миллиметров
отступать, чтобы всё было по-уставному и старшина не мог ни к чему придраться.
Ни в одном уставе я не нашёл описания этих бирок и места их
дислокации, и у меня появился первый служебный вопрос к своему
старшине:
- Товарищ старшина 2 статьи! А зачем эти бирки нужны? В уставе про
них ничего не сказано.
- Дугинец! Тебе что больше всех надо? Сказано пришивать там,
где положено, вот и пришивай. Кроме уставов есть ещё и директивы
флотские и начальников по Высшим военным учебным заведениям. Там
всё прописано. Шей, сынок, шей!
И мы шили непослушными в наших руках иголками, все пальцы
искололи с непривычки этим колючим швейным инструментом.
И погоны, и курсовки на левом рукаве форменки старшины нас
заставили перешить, тоже по-уставному, а не так, как нам казалось, будет
выглядеть красивее и с форсом. Ведь все старшекурсники перешивали
свои погончики с некоторым шармом флотского шика. Но... оказывается,
что положено годку, то не положено салаге. И с этой догмой приходилось
смириться и помалкивать, придерживая свои демократические взгляды
на мир в своём кармане.
Настало время и вместо одного мичмана за нашим контингентом и
днём, и ночью следили и подгоняли в вопросах повседневного распорядка
дня сразу девять старшин. Сразу девять пар старшинских глаз бурили
пространство и замечали малейшие отклонения от норм поведения и
правил ношения формы одежды.
У меня создавалось впечатление, что и по ночам наши начальники спят
только одним глазом, а второй недремлющий зрачок постоянно сканирует
поверхность девяти коек своих спящих подчинённых.
Попробуй тут сачкани или что-нибудь сделай не так. Опоздал в строй
или на приборку – моментально тебя настигала суровая кара секущего
старшинского меча в виде наряда на работу или что-нибудь построже.
Делалось это очень даже просто на общем построении на вечернюю
поверку. Сразу после проверки личного состава по списку начиналась
вечерняя раздача слонов своим подчинённым.
- Курсант Дугинец!
- Я! – отвечал я на обращение старшего по званию.
- Выйти из строя, - командовал Моргунов.
- Есть! – я выходил из строя в ожидании своего пункта по
прейскуранту.
- За опоздание на приборку объявляю один наряд на работу. Репетовать,
встать в строй, - выносил приговор командир отделения и все дела.
Репетовать это означало повторить для ясности, я тоже уже по интуиции
понял, что это так.
- Есть один наряд на работу, - уже без всяких энтузиазмов репетовал я
и вставал на своё место в строю.
Это наказание исполнялось тут же, не отходя от помещений роты.
Когда все по команде 'Отбой' в 23 часа ложились спать, дежурный по
роте собирал всех местных нарушителей, помеченных нарядом на работу,
и с удовольствием предоставлял нам свой инвентарь. А у дежурного инвентарь один – приборочный материал и швабры.
Дежурными по роте стояли только командиры отделений – наши
старшины и у них никому никаких поблажек не было. И понеслась ночная
приборка в гальюне и умывальнике. Здесь после исполнения курсантами
вечерних водных процедур перед отходом ко сну, да такой массы народу,
уборки хватало на час и более. Вот уж где наплюёшься:
- И чего столько воды разливают мимо раковин? А уж мимо унитазов,
неужели в такую дыру попасть не могут. Да ещё и орлом сидят на унитазах,
где только их воспитывали.
Повозишь так вечерок шваброй и толчки почистишь с писсуарами
заодно, сразу возникает желание быть как все – в койке и давить харю на
бок вместе со всеми.
В нашем ротном умывальнике не было горячей воды и поэтому мы
умывались, брились и стирались только холодной водой. Чистить зубы,
и умывать холодной водой своё личико было просто издевательством над
организмом.
Моргунов и другие старшины по утру сами лично приходили в
умывальник и заставляли нас снимать тельняшки и обливаться холодной
водой.
По началу для меня это было равносильно купанию в проруби, и я
всячески пытался уклоняться от таких водных процедур, но старшину не
проведёшь - они сами недавно такими были. Вот почему пол в умывальнике
был всегда залит водой, которую приходилось осушать на уборках.
Шура Изотов пытался воспитывать нас в лучших флотских традициях.
Там, на флоте по трапам всегда бегают бегом. А чем училищные
лестницы хуже трапов. Иногда на переходе строя из столовой в ротное
помещение, когда надо было подниматься по лестнице на третий этаж,
давал команду:
- Рота-а-а, по трапу бего-о-м, марш! - и тут же добавлял. – Последнему,
один наряд на работу.
И рота неслась вверх по трапу, словно за ней вышагивал не старшина
роты, а нёсся целый разъярённый рой пчёл. Не дай бог оказаться последним.
Но по неписанным законам один из нас последним всегда был.
Последний он и за столом обычно был последним. За обеденным
столом все должны были принимать пищу со скоростью, задаваемой тем
же старшиной роты. Изотов особым аппетитом не страдал, но насыщался
изящно и поспешно. Поэтому основная масса курсантов вращала своими
челюстями со скоростью голодного кролика. Не успел доесть - это уже
твоё дело.
Старшина, отобедав сам и дав небольшую паузу для замедленных,
безжалостно давал команду:
- Рота-а-а! Встать! Выходить строится!
С 1 октября у нас начались занятия, постепенно всё утряслось, и мы
стали настоящими первокурсниками со всеми вытекающими отсюда
последствиями. А последствия таковы, что 1-ый и 2-ой курсы считаются
в училище 'без вины виноватыми', так как в основном на них ложится всё
бремя нарядов, хозяйственных работ и приборок в общественных местах
пользования и прочих дворов и помещений. А их в училище...
'Система' - так иногда мы называли наше училище. Да, это
была действительно сложнейшая административно-хозяйственно-педагогическая система.
Отработанная столетиями организация этой системы с точностью
часового механизма ежеминутно отрабатывала свои действия и
практически не давала сбоев. Вся дежурно-вахтенная и караульная
служба, пожарные подразделения, организация питания и снабжения,
учебный процесс и весь распорядок дня курсантов был настолько отлажен
и просчитан наперёд, что порой казалось всё это катится само собой, без
всяких усилий и ни от кого ничего здесь не зависит. Казалось...